Она могла слышать умом голос Ричарда. Вечно недоверчивый циник Ричард еще в конце первого года предположил, что Новый Эдем слишком хорош для людей. «Мы постепенно разрушаем его, как и все на Земле, — говорил он. — Это наш генетический багаж. Ты знаешь его: жадность, агрессивность и интеллект ящерицы; подобную тяжесть не одолеть ни просвещением, ни образованием. Погляди на героев О'Тула: Иисуса Христа и того молодого итальянского святого, Микеля Сиенского. Их убили, поскольку они считали, что люди должны попытаться стать чем-то большим… а не жить как разумные шимпанзе».

«Но здесь, в Новом Эдеме, — подумала Николь, — мы могли устроить себе лучший мир. Здесь были созданы все условия для жизни. Ведь вокруг нас неопровержимое свидетельство того, что во Вселенной существует интеллект, далеко превосходящий наш собственный. Уже это должно было создать среду, в которой…»

Она доела рыбу и придвинула к себе небольшой шоколадный пудинг. Николь улыбнулась, вспоминая, как любил Ричард шоколад. «Мне так не хватает его. В особенности его умных речей».

Николь вздрогнула, услышав шаги, приближавшиеся по коридору к ее камере. Холодок страха пробежал по ее телу. Вошли двое молодых людей с фонарями. На обоих была форма специальной полиции Накамуры.

Мужчины вошли в камеру очень деловито. Они не стали представляться. Старший, которому было за тридцать, быстро извлек документы и приступил к чтению.

— Николь де Жарден-Уэйкфилд, вы были обвинены в подстрекательских действиях и будете казнены завтра утром в 8:00. Завтрак вам подадут в 6:30, через 10 минут после рассвета. В 7:30 мы придем за вами, чтобы отвести к месту, где будет произведена казнь. Вас привяжут к электрическому стулу в 7:58, ток будет подан точно через 2 минуты… У вас есть какие-нибудь вопросы?

Сердце Николь колотилось так быстро, что она едва могла дышать. Она попыталась успокоиться.

— У вас есть какие-нибудь вопросы? — повторил полицейский.

— Как вас зовут, молодой человек? — спросила Николь дрогнувшим голосом.

— Франц, — ответил мужчина несколько нерешительно.

— Какой Франц?

— Франц Бауэр.

— Ну хорошо, Франц Бауэр, — проговорила Николь, стараясь выдавить улыбку, — а можете ли вы мне сказать, сколько времени уйдет непосредственно на смерть, после того как вы подадите ток?

— Я действительно не знаю, — ответил он с легким волнением, — но сознание вы потеряете почти мгновенно… через пару секунд. Правда, я не знаю, как долго…

— Благодарю вас, — проговорила Николь, ощутив головокружение. — Пожалуйста, уйдите, я хочу побыть в одиночестве. — Мужчины открыли дверь камеры. — Ах, да, — добавила Николь, — не могли бы вы оставить фонарь? И, быть может, ручку и бумагу или электронный блокнот?

Франц Бауэр покачал головой.

— Я прошу прощения. Но мы не можем…

Николь махнула, чтобы он уходил, и перешла на противоположную сторону камеры. «Два письма, — сказала она себе, медленно дыша, чтобы восстановить силы. — Я только хотела написать два письма. Кэти и Ричарду. Чтобы примириться, как я уже примирилась со всеми остальными».

Когда полицейские ушли, Николь принялась вспоминать долгие часы, проведенные в яме на Раме II… это было много лет назад, тогда она ожидала голодной смерти. Она снова припомнила те дни, заново переживая счастливые моменты своей жизни. Теперь мне это не нужно. «В моем прошлом уже нет событий, которые я не успела обдумать… Спасибо двум годам, проведенным в тюрьме».

Николь с удивлением обнаружила, что раздражена из-за отсутствия возможности написать два последних письма. «Утром я снова подниму этот вопрос. Они позволят мне написать письма, если я начну шуметь». Невзирая на все, Николь улыбнулась. «Не следует уходить благородно…» — процитировала она громко Шекспира.

И вдруг Николь ощутила, как пульс ее вновь убыстрился. Умственным взором она увидела электрический стул в темной комнате и себя на нем: ее голова была скрыта под странным шлемом… он засветился, и Николь увидела, как осело ее тело.

«Боже милостивый, — подумала она, — где бы Ты ни находился, каков бы Ты ни был, прошу, пошли мне отвагу. Я так боюсь».

Николь в темноте села на свою постель. Через несколько минут она почувствовала себя лучше, почти успокоилась. И поняла, что гадает, каким окажется миг смерти. «Может быть, ты словно засыпаешь, а потом ничего нет? Или в последний момент действительно происходит нечто особенное, чего никому не дано знать при жизни?»

Голос звал ее издалека. Николь пошевельнулась, но еще не проснулась.

— Миссис Уэйкфилд, — вновь позвал ее голос.

Николь быстро села в постели, полагая, что настало утро. Она ощутила жуткий страх — память подсказала ей, что жить-то ей осталось всего два часа.

— Миссис Уэйкфилд, — произнес голос, — это Амаду Диаба. Я здесь, возле вашей камеры.

Николь потерла глаза и постаралась различить во тьме фигуру у двери.

— Кто? — спросила она, медленно пересекая комнату.

— Амаду Диаба. Два года назад вы помогли доктору Тернеру пересадить мне сердце.

— Что вы делаете здесь, Амаду? Как вы проникли внутрь?

— Я пришел, чтобы доставить вам кое-что. Я подкупил всех, кого следовало. Я должен был вас увидеть.

И хотя мужчина находился в пяти метрах от нее, Николь лишь смутно видела очертания его фигуры. Усталые глаза подводили ее, но, когда она особенно усердно попыталась сфокусировать зрение, ей вдруг показалось, что перед ней ее прапрапрадед Омэ. Резкий холодок пробежал по телу.

— Хорошо, Амаду, — проговорила наконец Николь. — Что же ты принес мне?

— Сперва я должен объяснить. Быть может, вы поймете не все… Я и сам полностью не понимаю. Я просто знаю, что сегодня должен вам отдать эту вещь.

Он недолго помедлил. Николь промолчала, и Амаду торопливо рассказал ей свою историю.

— В тот день, когда меня приняли в колонию Лоуэлл, я гостил в Лагосе и получил от своей бабушки-сенуфо странное послание… оно гласило, что я должен срочно посетить ее. Я отправился к ней при первой же возможности — через две недели, получив новую весть от бабушки, настаивавшей, что мой приезд — это вопрос «жизни и смерти».

— Я прибыл в ее деревню около полуночи. Моя бабушка проснулась и немедленно оделась. Мы долго шли по саванне в компании местных колдунов. И когда мы добрались до цели, я уже едва не обессилел. Это оказалась небольшая деревенька, именуемая Нидугу.

— Нидугу? — перебила его Николь.

— Совершенно верно, — ответил Амаду. — Там жил странный старик, нечто вроде верховного колдуна. Моя бабушка вместе с колдунами осталась в Нидугу, а мы с ним вдвоем отправились на близкую, лишенную растительности гору — к озерку. Мы дошли туда как раз перед рассветом.

«Погляди, — проговорил старик, когда первые лучи солнца упали на озеро.

— Загляни в Озеро Мудрости. Что ты видишь?»

— Я сказал ему, что вижу тридцать или сорок похожих на дыню предметов, покоящихся на одной стороне озера.

«Хорошо, — он улыбнулся. — Ты действительно тот».

«Что значит тот?» — спросил я.

— Он так и не ответил. Мы обошли озеро и приблизились к тому месту, где на дне лежали дыни. Когда солнце поднялось выше, они исчезли из виду, и верховный колдун извлек небольшой фиал. Он погрузил его в воду, завинтил колпачок и передал мне. Он также дал мне камешек, напоминавший подобные дыням предметы, что остались на дне озера.

«Это самые важные дары, которые ты когда-либо примешь», — проговорил он.

«Почему?» — спросил я.

— Но через несколько секунд глаза старика полностью побелели, и он впал в транс, распевая ритмические напевы сенуфо. Он плясал несколько минут и вдруг внезапно нырнул в холодное озеро, чтобы поплавать.

«Подожди минутку, — закричал я, — что мне делать с этими дарами?»

«Повсюду носи их с собой, — ответил он. — Ты сам поймешь, когда настанет время воспользоваться ими».

Николь подумала: сердце ее бьется так громко, что даже Амаду слышит его. Она протянула руки через прутья решетки и прикоснулась к его плечу.